RuEn

«Где стол был яств, там гроб стоит»: как в «Опасных связях» мертвое вытесняет живое

В Мастерской Петра Фоменко Егор Перегудов инсценировал «Опасные связи» Шодерло де Лакло — как один большой натюрморт, где все пожирают друг друга. Картина получилась безжалостной к нашей реальности

Три с половиной часа в крохотном пространстве старой сцены, вплотную притиснутые к длинному столу, зрители наблюдают, как актеры Мастерской Петра Фоменко едят. Вся декорация премьерного спектакля по роману Шодерло де Лакло «Опасные связи» — 18-метровый стол, где разложены 8 голов сыра, 6 окороков, разнообразные хлеба, два пирога, 5 крабов и омаров, устрицы, мидии, морские ежи, виноград, персики, помидоры, клубника, дыни, лимоны. Для каждого спектакля реквизиторы закупают около 30 пунктов провизии по списку.

Большой выдумщик, режиссер Перегудов когда-то заставлял героинь мелодрамы «Время женщин» чистить лук на авансцене; лил молоко с небес и кормил зрителей бананами в своей версии «Ста лет одиночества» Маркеса; засыпал сцену МХТ сеном и заливал водой в постановке тургеневского «Месяца в деревне». «Опасные связи» в Мастерской Перегудов превратил в один эпохальный натюрморт.

Жанр спектакля режиссер определил как «дегустацию с антрактом». А учитывая печальный финал истории (широко известной по голливудской экранизации 1988 года с Джоном Малковичем и Умой Турман, а также по «Вальмону» Милоша Формана 1989 года с Колином Фертом, балетоманам — по «Парку» Анжелена Прельжокажа) можно было сразу, не церемонясь, заявить по-пушкински: «Где стол был яств, там гроб стоит».

Именно этот спектакль-натюрморт с его безупречной живописностью оказался самой удачной из затей Егора Перегудова. Бутафоры Татьяна Скороходова, Александр и Татьяна Хованские так и не ответили на вопрос о том, как им удалось создать устрицы с нежным тельцем с эффектом дрожания, свойственным лишь свежайшим из морских гадов. При этом в «Опасных связях» натюрморт не просто яркая обманка, красивая картинка — здесь он превращается в безжалостную иллюстрацию современности, документально точную фиксацию текущего момента: люди предпочитают есть, лишь бы не чувствовать.

Так, наши современники настойчиво путешествуют в Плес и в Мандроги, ездят в приграничный Ростов на дегустацию нового меню в местном заведении. Бегут на открытие гастрономических ресторанов с театральными декорациями в центре Москвы. Набиваются в фудкорты на рынках. Итальянский исход с ГЭС-2 оплакивают на закрытии ресторана Stolen Artichoke. «Заедают непрекращающийся стресс», — в один голос объясняют происходящее диванные психологи. Но смысл «Опасных связей», на самом деле, куда глубже — а сам роман XVIII века загадочен не меньше чем голландский натюрморт. Еще сто лет назад произведение Шодерло де Лакло пытался разгадать искусствовед Павел Муратов. Он задавался резонным вопросом: как в эпоху просвещения и расцвета философии могла появиться книга о людях, напрочь лишенных снисхождения и сострадания, движимых лишь корыстью и расчетом?

«Сложные постройки Бальзака кажутся непрочными рядом с математически верным построением этого романа в письмах, — размышлял Муратов, — И понятно, почему, — Бальзак вечно теряет равновесие под наплывом теплых человеческих чувств и симпатий. У Лакло нет симпатий, и неизвестно, чувствовало ли что-нибудь его каменное сердце».

Герои в версии Перегудова изначально походят на предметы из мастерски выписанной композиции. Все мастерство интонации, все кружевоплетение псхологизма, весь актерский гуманизм, способный оправдать любого негодяя, безжалостно, словно панцирь краба, удалены рукой «шеф-повара». Здесь нет иных оттенков, кроме внешних эффектов. Атласное платье цвета шафрана в тон нежно-рыжих кудрей и фарфоровой кожи маркизы де Мертей (Полина Кутепова) выглядят в этой композиции гораздо насыщеннее и эффектнее, чем ее крикливо-однообразные интонации. В той же скудной палитре действуют все три поколения актеров мастерской: и Томас Моцкус (Вальмон), и Серафима Огарева (президентша де Турвель), и юные Дарья Коныжева (Сесиль де Воланж) и Рифат Аляутдинов (шевалье Дансени).

Не оправдания героям Лакло ищет «шеф» Перегудов, а достоверности. И находит, что называется, не отходя от стола.

Жрущие, жующие чревоугодники сплетничают и прелюбодействуют в пространстве натюрморта: обнаженная невинная Сесиль в сцене соблазнения беззащитна, как устрица под ножом, а президентша Турвель распластывается в объятиях Вальмона, подложив под голову вместо подушки ногу свиного окорока. С набитыми ртами, зажевывая стебли сельдерея или разрывая руками плоды дыни, герои будто бы пожирают свой мир, проедают время, жизнь — и в конце концов друг друга.

Старательно скопированный с полотен старых мастеров (даже бокалы-ремюры театр заказывал специально в стекольной мастерской), стол лишен важнейшей детали, характерной для голландского натюрморта — на нем нет охотничьей дичи. Если Франс Снайдерс выписывал каждый клок шерсти убитого зайца, каждое перышко белой гусиной шеи, то Перегудов назначает на роли уток, фазанов, зайцев и лосей — своих героев. Тут и Дансени, живой труп, и Вальмон, убитый на дуэли, и президентша де Турвель, не в вынесшая разрыва с любовником, Сесиль де Воланж и ее выкидыш — и маркиза де Мертей, павшая жертвой смертоносной оспы. По мере выбывания героев на столе появляются туши дичи. Мертвое вытесняет живое. Еда заканчивается.

Источник: Forbes
×

Подписаться на рассылку

Ознакомиться с условиями конфиденцильности